"Знаки Ветра" - В.Тарасов "Ступенчатый свет"

(Черновой вариант. Отредактированная версия опубликована в журнале "ЛИTERRAТУРА":
http://literratura.org/criticism/3367-vladimir-tarasov-stupenchatyy-svet.html)

После выхода его чёрной книги – а Генделев ею невероятно гордился, – и моей дебютной публикации, куда я впустил «Бабочку Фаины», названную тогда просто «Бабочка», наши отношения переросли в нормальную дружбу между молодыми коллегами. Генделев старше, опытней, уже стяжал толику славы, его желание навязаться мне в качестве учителя, конечно, раздражало, но я пресёк эти попытки в одном из разговоров, когда рассказал ему о знакомстве с Волохонским и «посвятил» в иерархию своих предпочтений в современной поэзии – дружбе это не помешало. Наоборот: отношения стали более открытыми, Миша понял, что моя «Бабочка» всего лишь одноразовое использование его приёма, не более. Поползновения «учительствовать» почти прекратились, я постепенно завоёвывал его уважение как младший коллега, на уровне профессиональном: для поэта чрезвычайно важен этот момент.

Тогда же (ближе к концу 84 года) он открыл мне «филологическую тайну», так выразился. Лет за пять-шесть до... между ним и Анри было заключено пари. Они договаривались вот о чём – пишут крупную поэму, в поэме должно быть 1000 строк, строфа самобытная (т.е. никаких тебе сонетов, онегинской строфы или чьей-нибудь ещё хорошо известной, вроде ахматовской из «Поэмы без героя»), а также в поэме задействовано животное-персонаж (даже в названии этому животному – протагонист, на минуточку! – надо присутствовать). Кроме того, в обеих поэмах должен быть представлен или упомянут в том или ином виде целый зверинец: млекопитающие, земноводные, птицы, зодиакальная обойма, мифические существа – не имеет значения кто. По-моему, важным пунктом договора была ещё одна занятная деталь: Пегас либо Муза появляются обязательно, но выбор за автором, прям сейчас, на месте. Анри выбрал Пегаса. А суть пари – кто быстрее сделает. У Генделева работа отняла год, у Анри месяц. Загадочная, блестящая, остроумная «Охота на Единорога» Михаила – это 1000 строк плюс введение в поэму. Но «Ручной лев» у Анри – в 600 строк вещь...

vodit_vodoyu_ognya

Автограф стихотворения Волохонского, 1985 (?)
фотография из архивов КГБ, Иерусалим

Через много лет я напомнил эту историю и спросил у Анри: «Получается, ты проиграл, хотя быстро выиграл. Неужели не мог ещё месяц посвятить Льву, чтоб 1000 сделать? Тебе же в кайф писать было, по тексту видно – в кайф!» Но Волохонский – другой человек, он был лишён амбициозного эготрипа, тщеславная погоня за.., свойственная многим другим – не его коленкор. Анри ответил просто: «Ну что за гигантизм, куда мне эта мегаломания?!» Это – Анри. Он вообще удивлял своим неброским поведением. Оценив людскую порочность, как нечто неизбежное, Анри давно решил стоять в стороне от этих нечистоплотных игр в «сАмого и самогО»: ведущий-видный, главный-сильный и т.д. и т.п. А ведь действительно, вступая в эту «игру», ты волей-неволей принимаешь её «правила» и поощряешь плебейские прихоти кумиротворни. Поэтому, посвятив себя словесности, Анри не позаботился о своём Месте в искусстве. С годами я убеждался в этом всё чаще и больше, и парадоксальным образом всё чаще и больше наблюдал его весьма ощутимое влияние на поэзию и поэтов. По данному вопросу я высказался сравнительно подробно в «Акцентах южных песен» (см. эссе на нашем сайте), однако нашим ареалом дело не ограничивается. Например, Кузьминский (он же ККК) в своё время, очевидно, черпнул у Волохонского. Что касается Хвостенко – тут всем давно известно о творческом тандеме АХВ, Алексей и не скрывал, что мнением Анри он дорожит больше всего и влияния последнего не отрицал. Ещё пример – стихи Анатолия Жигалова: до Гласности они публиковались в Израиле, в ходе прочтения закрадывалась «невозможная» мысль – у Анри там (в России) появился «двойник», интересно кто кого? Позже узнал – Жигалов был вдохновлён поэзией Волохонского. Смею добавить в список и имя Евгении Лавут – её манера филигранной обработки обязана, на мой взгляд, разнообразию средств «достижения» блеска и совершенства, коими располагает студия Анри Волохонского.

Таяние сил, медленное, незаметное, но упорное, упёртое. Долгосрочная боль. В жизни не испытывал – ну зачем мне этот опыт?.. Удаётся приглушить если, только и думаешь: когда эта сволочь опять набросится? А не удаётся.., ой-й-й.., и ты орёшь как хлипкий мордоптиц, раздавленный слепотой носорожьей туши...БОЛЬЬЬЬЬ...

Авторы обеих поэм обязались также намекнуть в тексте на оппонента через называние зверя, об этом Генделев говорил. Здесь одно странно – Генделеву не очень удался выразительный намёк, Михаил указывал на строки из первой строфы:

<...> и насквозь промок сюжет
и стал, прозрачный, виден до канвы –
нам ли, услышав: здесь водились ль вы? –

Не в том проблема, что «нам так не подходит», всё подходит, но не зная о намерениях автора, догадаться о том, что перед нами именно тот сигнал не просто трудно: фактически невозможно. Есть в «Охоте» и другие упоминания льва, скажем, в строфе 45, но следует признать – с задачей упоминания оппонента Генделев не справился. Волохонский, в свою очередь, блеснул изящно и находчиво, строфа 18:

Единорогом лев нисходит в тлен
И «плен его нам предвещает плен».

Не знаю, почему последняя строка взята в кавычки, – в той же строфе у Анри находим ещё одно, похожее высказывание: «Его изгнанье нам сулит изгнанье» – тут кавычки оправданы решением собранья (парламентом зверей).

Однако строчки, согласитесь, несколько неожиданные. Тому есть причина, что нам и высветит их неожиданность. Анри зашифровал фамилию соперника в титуле своей поэмы, чем и объясняется внезапная метаморфоза льва в этих строках. Замаскированная подсказка расшифровывается следующим образом: «ручной» по-английски «handle». Полностью название будет звучать: хэндэл лев – вот вам и Генделев, прямо из «шапки» выглянул. Лапидарно, изящно, изобретательно.*

Строфы у Волохонского небывалые, по 20 строк каждая, у Генделева – 10; для исследователя дотошного обе поэмы, конечно, представляют интерес, но я не исследователь. Пишу лишь о том, что не выветрилось из ячеек памяти. Справедливости ради добавлю – в книгу «Послания к лемурам» я вник не сразу, поначалу не принял, но через год-другой «Охота на единорога» легла в ложбину восприятия чётко и легко, а с нею и весь корпус книги, что и способствовало в будущем сближению с автором. А Волохонский в то время жил в Тверии, далековато всё же, и в самом начале 80-х я ещё не созрел, не дорос до его поэзии – воспринималась она мною с трудом, что-то – да, что-то – ни в какую. Перелом произошёл в 83 году. Этот год вообще ура-выдался – я нащупал возможности своего голоса. Соответственно – и почерка. Прорыв в понимании – прорыв в письме, и наоборот – эти вещи взаимосвязаны. Летом 83-го вышла в США большая книга «Стихотворений» Анри, я вчитывался и постепенно проникался великолепием игры пера, я вырос, стал улавливать больше и больше. И вот тогда мне стало ясно – Анри затмил всех, вообще всех!.. В дальнейшем выяснилось, что обе поэмы сыграют роль в моём творчестве. «Ручной лев» в большей степени, о чём я и собираюсь здесь поведать.

И – вместо постскриптума: пресловутые 1000 строк это, скорее, версия Миши. Генделев поставил себе цель – 1000! Похвально. Но финальная строфа «Ручного льва» у Анри звучит по-чемпионски мажорно, речь идёт в ней о победителе. С чего бы вдруг, если договор был на 1000 строк?.. Во время того, давнего телефонного общения Анри, в конце концов, вспомнил, что конкретно о 1000 и «ни строчкой меньше» он не договаривался – поэма должна быть большой, да, в 500 или более строк, но это не помещение под магазин, варьируй на свой вкус. Миша выбрал число: 1000, сто строф по десять строк, очень на Генделева похоже, к некоторым числам он был неравнодушен (к примеру, семь; или тринадцать, например). Возможно поэтому я абсолютно не помню, что стояло на кону и стояло ли вообще, хотя пари вроде бы обуславливает этот момент.

Сказать как нельзя – принцип, гарантирующий здоровую свежесть нашим представлениям о художественной неповторимости, как необходимом слагаемом в ходе наших рассуждений об извечном стремлении Искусства к Обновлению...

Фрагментарность – неминуемый результат художественного осмысления Реальности, а именно фиксации этого процесса в ходе «перекраивания» и подчинения той самой Реальности жителем современного мегаполиса своему перу. Фрагментарность есть неизбежное, а значит и естественное свойство миродознавания горожанина в наше время: восприятие мира городским «большинством» фрагментарно.

Осенью 1986 года, в сентябре, я вернулся из Европы кораблём через Грецию. Несколько месяцев спустя была написана поэма «Паломничество в Пунт», не окончательный вариант – назовём его нулевой редакцией. К чему я клоню и почему завёл издалека, станет ясно в дальнейшем.

Поездка в Европу в тот раз была кошмарной, собственно, сродни самой причине этой поездки. На побережье Атлантики французского севера нас, наивно не подозревающих ничего враждебного туристов, элементарно ограбили – вскрыли машину на парковке, всё, выглядящее более-менее стоящим, вынесли: полурваные кеды и драные майки или какие-нибудь сковородки-кастрюли уцелели, а вот набитый вещами новёхонький рюкзак, разумеется, забрали. С ним исчезли мои документы, билет на самолёт, книги, черновики, деньги (1000 долларов), вся «приличная» и не очень одежда, авторучки, синтомицинная мазь с пластырями и т.п. На мне были майка, трусы, шорты, сандалии и в Ренне оставались брюки и рубашка – больше ничего. Знаменитый трактат Витгенштейна 50-х годов издания (на то время другого по-русски не существовало) исчез – было очень досадно, только начал вчитываться! С отпечатанными на машинке рукописями исчез и подчищенный мною вариант статьи о Волохонском. Единственный. Правда, у Толстого, редактора неординарной «Мулеты», в портфеле журнала хранилась эта статья в черновом виде – значит, надо забрать, а куда деваться-то? На встречу в Париже Толстый принёс её, конечно, тогда я ему и объявил (не столько для него, сколько для себя), что в Израиле скоро выйдет новый альманах, называться будет «Саламандра». Дело в том, что за пару недель до моей внезапной поездки во Францию Сергей Шаргородский, партнёр по книжному делу (антиквариат, букинистика, а также «эмигрантщина», распространяемые под эгидой журнала «22» через отдельный, периодически обновляемый каталог), озвучил идею: «Давай издавать альманах. Я даже название придумал, красивое – САЛАМАНДРА!» И так вышло, что ограбление сподвигло меня на решимость: не возвращать же подправленную статью опять Толстому после таких передряг. Забегая вперёд скажу, Серёжа не ожидал, что сразу по возвращении из Европы я объявлю: собираем материал, он думал – дойду несколько позже. Кстати, не все к нашей затее отнеслись позитивно, находились и скептики, но это уже не имело значения.

Salamandra

Альманах "Саламандра",
фотография из архивов КГБ, Чикаго

iz_du_fu_authograph

Автограф стихотворения Волохонского
"Из Ду Фу", 22 апреля 1985
фотография из архивов КГБ, Иерусалим

Однако на альманахе свет клином не сошёлся. Вернувшись из Европы в достаточно безрадостном состоянии (причина та же, по какой туда и ездил), поддаться инерции негативных переживаний, чтобы честно нахлобучив испытанную «искреннюю» хмурь, скользить, старея, с мрачной физией, не входило в мои планы. Да и вообще: одно дело собирать материалы, совсем другое – их генерировать. Я о творчестве. О концентрации сил. О здоровье и восхождении духа.

Страдания облагораживают – есть такое мнение. Отчасти данное наблюдение верно. Боль, вызванная потерей близкого, очищает душу. Душа становится восприимчивей, отзывчивей. Печаль и душевные мучения вследствие неразделённой любви в конечном счёте обогащают персональный мир. В палитре мировосприятия появляются неведомые нам ранее оттенки, полутона. Всё это так и можно долго размазывать на эту тему, сравнительно успешно добавляя слова, слова, слова. Но совсем другой оборот принимает наш разговор, когда дело касается физических страданий, боли плоти.

Мы были молоды, в известной степени свободны, по крайней мере, не отягощены жуткими или проще – тяжёлыми обязанностями. Молодость оптимистично смотрит вокруг себя. Иногда заряд позитива, жизнерадостность и беззаботное «не ссы – прорвёмся» соседствуют с примитивным непониманием жизни. Молодость может себе такое позволить, такую глупость, она простительна. Мудрость молодости не к лицу – мудрость подрежет крылья порыва, а это молодости ни к чему. Короче, несмотря на коварную, напрочь неуправляемую беду, свалившуюся на нашу семью, я был полон сил, намерений, полон огня здорового азарта. Требовалось лишь «ухватиться». Для автора молодого это важный момент, ведь за всё лето ни единой строки: «На чёрную весну Бретани» написано в начале июня, в июле я уехал – прибыл обратно в сентябре, суета с альманахом по просьбе Сергея слегка отодвигалась (впрочем, я-то начал – переписка, запросы, но повторяю – поиск авторов и материалов это отнюдь не письмо, одно другого не заменит).

Но тут повезло: лет за пять до описываемых событий я приобрёл книгу с интригующим названием – «Поэмы странствий» Тимура Зульфикарова. Здесь я решил хотя бы глянуть что к чему, тем более, что два отзыва на неё уже «имелись» – сдержанно отрицательный (от жены, «вдовы» которая) и восхищённый (от друга). Знакомство оказалось захватывающим: все четыре повести Тимура из этого издания прошли на «ура!»: слог небывалый, страстность запредельная, колорит знойный и насыщенный, цвет интенсивный, пряный, а ко всему ещё абсолютно непонятно – как цензура консервативного издательства это пропустила?! (Сия загадка решилась лет через 12: цензорша удовлетворилась прочтением первой страницы из этой кипы машинописи, рассказал Тимур. Он принёс с собой коробку конфет, пили чай, говорили, и под фиговым листочком освободительной борьбы чего-то там угнетённого с чем-то злобным-хищным-угнетающим рукопись прошла усе капканы и рогатины самой внимательной, грамотной и человечной цензуры на планете).

Как мне этот том пришёлся в масть! Я набросился, таки ухватился! чуть было не попал под чары зульфикаровского захлёба!.. «Поэмы странствий» сработали – отменное огниво.

Болото Сна. Озеро Превосходства. Море Спокойствия...
«... относительно Роальда совершенно ясно, что, не пропиши ему врачи морфий, он не прожил бы и тех своих кратких лет, а умер бы от боли. Когда распадаются кости, это серьёзнее, чем неудовольствия тонкой души.» (Анри Волохонский. «Последний блеск».)
Грот Заоблачных Несоответствий. Пороги Беглой Мелодии. Гейзер Голого Смысла.

Всё так чудно наложилось, так прекрасно совпало: вот «Поэмы странствий», а я только что можно сказать отстранствовал. Как ни крути. От Ла-Рошеля через Париж, далее юго-восток Франции, на берегу какого-то озера, затем Италия, где сначала Милан, обожаемая Флоренция (ох, не повезло мне с нею, ЮНЕСКО 86 год объявил годом Флоренции: половина города в строительных лесах – пролезаешь в дыру под леса, скульптуры дабы лицезреть вживую, полиция тут как тут: Синьор, туда нельзя, эй, мистер! – да дайте посмотреть пророков Донателло, когда ещё увижу. – Туда нельзя, эй, мистер!). Затем Венеция: каналы похоже недавно очистили (под открытым небом в ограждённом высокими каменными стенами дворе с огромными деревьями по углам, юсхостел; во вторую ночь сильная гроза, в здание еле поспели – весёлый независимый пипл, уверенный и свежий, – набились). Пошёл гулять после грозы: чудесная омытая Венеция, безлюдная красота, вполне рукотворная и хрупкая – ошмётки обвалившейся штукатурки под ногами, по переулкам, куда ни пойдёшь – неужто после дождя всегда так? Объявление под стеклом: выставка Клее, где-то недалеко – чуть ли не 200 работ в двух залах. И за вход вдруг деньги не взяли, сочли, что я с экскурсией (бывают же сюрпризы!); далее юг Италии (две разных страны словно, для новичка различие совершенно неожиданное), потом приплыли в Грецию (не помню, точно не Пирей), в Афинах проваландался целую неделю (та ещё мерзота), приятно удивило Эгейское море редкой прозрачностью и чистотой воды; затем кораблём в Израиль через Крит, Кипр – ну чем не странствие, на полтора месяца аж!

Огниво «Поэм странствий» высекло искры – я начал свою поэму странствия: «Паломничество в Пунт». Писал вдохновенно, запоем, за пять дней пресловутая нулевая редакция была готова. В шестой день появился ещё кусок, он так и не вошёл в поэму, но пригодился впоследствии – из него выросла «Версия геометра».

Кое-что необходимо особенно отметить, ввиду выпавшей возможности.

Публиковать «Паломничество» в первом же выпуске альманаха я не намеревался, гнать лошадей – престиж Карамазовых, и то не каждого. Поэма развивалась стремительно, но немного сумбурно – не всё ясно было с композицией, с персонажами. Потому я и называю эту редакцию нулевой – она в течение двух с половиной лет изменялась понемногу, в конечном счёте обретя форму первой (см. САЛАМАНДРА-2. Т.-А., 1989).

Сказочная канва подразумевает наличие у автора важного преимущества: он полновластный хозяин времени, оно внутри сказки существует весьма условно. Также несомненным выглядит следующее утверждение: исторические полотна (роман, поэма и т.д.) держат автора в строгих рамках хроники, которой он обязан придерживаться – неприлично как-то перекраивать историю, перенося даты событий по своему разумению... Моя исходная позиция была таковой: наглядный слой, прочтение и понимание коего не требуют никаких специальных знаний от читателя, кроме грамотности, минимального навыка в чтении и в обращении со справочным материалом, должен быстро убедить читателя, что перед ним скорее сказка, нежели претендующий на «переложение исторических событий» труд. Но странное дело – в начале 90-х эта установка оказалась не столь бесспорной в глазах отдельных представителей свеженахлынувшей волны репатриации: они приняли поэму совсем прямолинейно, обвиняли – понты твой Пунт! Причём – я слышал это от людей близких к нашему кругу, литературная публика, как никак! Столь «тупой рог» – дикость, конечно же, переборщ в отдельно взятой биографии, однако снисходительно принять цветную простуду фибр понимания выше моих сил. И я не случайно «разоряюсь»: слова архивариуса в начале поэмы сразу же задают новый ориентир вниманию читателя. Хоть и усложнённой, но вполне читаемой цитатой из Мандельштама подчёркивается литературный, а не исторический аспект общего нарратива. Впрочем, в тексте поэмы этот сигнал – не первый. А первый вот:

Я выпускаю этих крыл движенье –
нить львиного лета.

Намёк менее прозрачный, нежели слова архивариуса, но привожу его не только для порядка, как вы, наверное, догадались. Лев, пускай «ручной», но лев – Анри. Только что в Европе пропала моя статья об Анри, надо было найти хотя бы черновой вариант (оказывается, был и у Волохонского, тоже черновой, да далековато – в Германии). Все приключения выпали на лето. Т.е. с точки зрения цеховой лето я посвятил спасению статьи о «Льве», которая должна вместо «Мулеты» пойти в САЛАМАНДРУ (о чём было решено в Париже, см. выше). Здесь очень кстати будет напомнить: «Ручной лев» – поэма о путешествии, лев то едет, то его везут, он проезжает многие страны, в львиной памяти всплывают по ходу определённые исторические события, на кои откликнуться в условиях «враз» победившего социализма поэты просто не решались; а лев это сделал лаконично, правды не ретушируя, наоборот – хлёстко гиперболизируя...

Что ж, остаётся обобщить и кое-что уточнить. Итак, для ясности: историко-географический антураж это вспомогательный фон. В самой поэме повествуется о путешествии в страну Поэзии (Пунт, также известный в древности под названием Страна бога!). Как с этим справится автор, вопрос по существу. Отделаться тщательными «причёсками» двух-трёх стилизаций? – не, недостаточно. Надо вывести в качестве персонажей некоторых из современных поэтов. Фигуры литературного процесса обязаны как-то себя проявить, в противном случае всё грозит превратиться в бойкую постмодернистскую мешанину, сдобренную обоюдоострым гностическим соусом.

Всё это было ясно с самого начала, именно в таком ключе развитие и происходило. Вот почему мы находим в тексте Сициллу, под чьей маской скрыт Генделев – ну да, а кто ещё мог приволочь тушу единорога?.. А Зульфикаров, вдохновивший меня на написание «Паломничества», подан в поэме в 6 главе как странник, к которому обращается лирический герой, пародируя стиль Тимура. Но вот здесь-то и возникла дилемма. С одной стороны – я должен вывести на «сцену» Волохонского. Тут сомнений быть не могло, к Анри я относился как к учителю. С другой стороны, роль блаженного паломника (в окончательной редакции: дервиша) подходит скорее Зульфикарову. Это была одна из главных проблем, её решение требовало взвешенных «за» и «против» и внесения тонких различий. В конце концов, получилось – дервиш учительствует, в уста ему влагаются слова, не характерные для одержимого героя Зульфикарова, но своей благородной прохлады мудростью вполне напоминающие стиль Волохонского. Этим проблемы не исчерпывались, но самая сложная задача была решена – ещё одна фигура литературного процесса, для автора поэмы важнейшая, не только обозначена: в тексте ей отведено место, она узнаваема и действует соответственно «жизненным обстоятельствам».

Вы надеялись, я – Кампанелла?.. Как он выдерживал пытки по 30-40 часов, когда в изнурённое тело впиваются колышки и деревянные лопаточки с острыми краями? И с каждым часом сильнее! Я тут от тривиальной ишемии с ума схожу, вою и ползаю, как подшибленный зверь; и если б не выскандаленная, с матом выбитая у врачей наркота... Как он это выдерживал?! Инквизиция так и не смогла впечатать ему «еретик, достойный публичной казни», только «тяжёлое подозрение» в многотонной ереси впаяли. Но одних подозрений для смертоносного костра не достаточно, нужны признания...

Помнится, я писал про шестой день и кусок, оказавшийся лишним для поэмы. То был набросок в 15-18 строк. Ситуация с ним виделась таким образом: под личиной беззлобного красноречивого сумашая в «шикарном» заплесневевшем тряпье скрывается Бокштейн. Илью сравнительно легко «расписать», встречались мы часто (в основном на ул. Алленби в книжных магазинах), разговоры велись бесконечные, мне удалось внести свою лепту в опознавание Бокштейном главных лиц эпохи. Сейчас верится с трудом, а когда-то Илья отказывался понимать Волохонского – месяца два, если не больше, споров и бесед, чтения, цитирования, и опять разговоров и декламации потребовались дабы раскрылись у Бокштейна глаза. Но если Бокштейн «зажёгся», ты уже можешь расслабиться – его не остановить и не погасить. Через несколько недель Илья остановил меня на улице Рамбам около «Лепака» (кн. магазин), суёт мне странички ксерокса: «Сможешь передать Волохонскому? Отправь ему, вот два листа». То была рецензия, «импрессионисткий» отзыв на творчество Анри, позже я поместил эту статейку в первом выпуске альманаха. Илья душа пылкая – задеть что-то в голове-душе-сердце, – и он «твой»! Такое вот «дитя»... Тем не менее, пришлось отказаться от этой фигуры. О чём не жалею: «Версия геометра» удалась на славу, из наброска пригодились строк 5-6, зато проросло это зерно совершенно непредсказуемо – широко, красочно, с улыбчивой безуминкой и необходимой «геометру» точностью.

Понимая, что сам же провоцирую поступление необязательных вопросов, ряд вещей (причины, резоны, результат) берусь детально объяснить... САЛАМАНДРА уже вышла (первая), даже книга уже вышла (тоже первая) – тогда-то я вновь вчитался в нулевую редакцию «Паломничества», мы готовили второй выпуск альманаха. Облик Бокштейна в поэме мне мешал. Не то чтоб совсем не удался, он был лишним – плохо сочетался с моим паломником (дервиш который впоследствии). Отказавшись от этого наброска, несколько слов «фигуры Бокштейна» я переадресовал «фигуре Анри», и поэма только выиграла. Припоминаю ещё одну немаловажную подробность: основное, компрометирующее историческую канву и её наглядность, содержание (речь о литературном настиле) нужно было выделить резче, контрастней, и потому 7 глава поэмы (глава полемически заострённая) обогатилась каким-то количеством строк, убедительно инъецирующих нужную дозу сарказма. 19-летняя Анна Горенко сразу догадалась о векторе «брошенного вызова»; Генделев тоже понимал, что тут намёк не только на Бродского, но и вызов интеллигентской засасывающей меланхолии, распространённой у нас в литературе и с успехом способствующей цветенью тусклых «подобий», апологетики безысходности и беспомощности. Бреннер не поленился процитировать это в своей статье (чуть ли не всю главу!). Зато вот отягощённые знанием утончённой европейской культуры спасовали – хо-хо! кто б мог предположить!..

Оказывается, когда понимальник (понималка?) отключен(а), знания не очень-то помогают..; ой бля-а! и шо нам нахуй делать? квадрильон рэ-рэ в розовокаменную жопу его тупую вложили бля нахуй!.. Маша! Коля! ёптэ, он не понимает, сука!.. ещё квадрильон, бля нахуй!!.

Пожалуй, килокалориями данной информации я ограничусь, «следов» различных произведений в «Паломничестве» много, они разноречивы, они выводят читателя на «актуалии» конца 80-х среди прочего, поэтому лучше вовремя остановиться. Но не устану восхищаться глубинными, скрытыми от мирских глаз закономерностями, кои Провидение всякий раз старательно подбрасывает нам под видом невинных – ну, совершенно случайных! – совпадений. В довершении дел эту часть живой филологии закончу непреднамеренным сообщением: через много лет, ближе к концу 90-х, когда я познакомился с Тимуром Зульфикаровым и его супругой Натальей, выяснилось, что он – августовский, родился под знаком Льва...

Боль дискредитирует ВСЁ. Поэзию, музыку, божественную красоту природы и женщины. Боль диктует новую шкалу ценностей, этакий «табель наизнанку». Ну да, наизнанку, потому что Добром становится Смерть. И наоборот – Жизнь становится Злом, поскольку она, жизнь, продуцирует БОЛЬ. Может, в том и состояла таинственная метафизика сталинских палачей со всеми вытекающими?.. В самом деле, на допросах арестованный находится под прессом БОЛИ постоянно (или – почти), после допросов – под прессом страха будущей БОЛИ вообще ежесекундно. И он запросто оговаривает себя, зная, что приближает тем самым собственную смерть, а смерть в данной ситуации есть воплощение Добра!
В дальнейшем картина усложняется – сталинской нечисти одной «твоей» смерти не хватает – ето блят не стахановскый трут! – и потому, дав чуть-чуть отдохнуть измудоханной душе и обессиленному телу, пресс БОЛИ нелюдь подключает снова, слегка изменив ракурс своего сатанинского «любопытства». Хотя нет, поизощрённей, подключают не пресс, а лампочку страха – напоминание о прессе. Касательно же пресловутого «любопытства» – оно тем-то и ужасно, что резиновое: его «границы» могут меняться от коммунальных, а то и сильно у'же – семейных – до границ международных... И впрямь, какой может быть интерес у советского гражданина к Татарскому заливу?!

Как долго мы ждали пристойно сделанного полного собрания сочинений Анри! А в России словно сговорились – ещё не время, и мариновали, мариновали, мариновали... Наконец, год 2012 грянул и где-то осенью вышел трёхтомник Волохонского. По поводу самого собрания я выскажусь (если вообще) при случае подробней. Здесь же самое время поделиться пережитым изумлением. За 25 лет со дня выхода первой САЛАМАНДРЫ о гениальном поэте современности ни одной более или менее пространной статьи-исследования. Ни одной! До того – тоже ни одной филологической работы, хотя К.Кузьминский вполне толково и очень даже доступно объяснял публике в лучших о ту пору изданиях (АПОЛЛОН-77 и антология самого Кузьминского) кто есть этот небывалый поэт... Что за позорные времена! Самокастрация интеллекта нации!..

В связи с этим шелестят в душе моей несколько десятков слов.

В мае 88 года в письме из Мюнхена Анри сообщал среди прочего следующее: <…> Имею письмо из Петербурга. Одна из моих песен преподается как народная, в обработке... Тут некоторые стригутся назад. «Жертвы застоя».

Полпланеты наверно понимает о чём в письме речь, собственно говоря, только об этом публика и желает знать – остальное сложно. Но вообще-то песню «Рай» простой не назовёшь, Гребенщиков её опростоволосил, конечно же, переврав первую строчку, а с другой стороны – публике и это до фонаря, до сих пор большинство не ведает ни об авторе песни, ни об её истинном происхождении и названии, ни об аутентичной музыке.

Летом 85 года об альманахе и помысла не значилось (в качестве «имманентного невозможного» разве что), но о мощном ударе алчного щупальца инфляции по науке Израиля русскоязычная интеллигенция знала: институт в Тверии (океанографический или как там его?) правительство решило закрыть, а значит Анри Волохонский теряет работу и, стало быть, покидает страну. Мы теряли негласного лидера. Пустить всё на самотёк, дескать, само оно образуется – подход не в моей природе. И я постарался как можно теснее завязать узел коллегиальных и приятельских отношений. В июне отправил в Тверию два пакета: стихи, статьи, в т.ч. статью Ильи Бокштейна. В ответ пришло письмо ёмкое и доброжелательное, в нём нашлось место даже двум небольшим стихам, например, такому шедевру от Хвоста, моностих:

Сосуд совершенной воды опрокинут в бокал

и далее слова уже от автора письма: Суть в том, что НЕ написано. Хорошее письмо, по нему я понял – редактор «Мулеты» в курсе о В.Тарасове (что, в известной степени, послужило в деле «спасения» статьи, как вы помните), но я тут о другом. Есть в ней такие слова: За статью большое спасибо, ещё раз. Мы не избалованы ни вниманием, ни похвалами. <…> Илье Бокштейну – мой низкий поклон и признательность <…> Зная его абсолютную преданность истине – тем более ценю его благожелательные речи.

Надо же, какой июнь 85-го, а! – ежели напрочь отстегнуться от всего побочного и попробовать взглянуть глазами «очевидной перспективы», – вырисовываются контуры доброжелательного прорыва. Я об Анри, хроника «сдвигов» в литературной карьере вроде бы свидетельствует о прорыве ИМЕНИ. Судите сами: выходят книги, одна за другой, с 82 года штук пять, прозе Анри пару страниц посвятила в одной из статей Майя Каганская, оказывается о поэзии есть уже две статьи, не опубликованных пока, но они есть, причём – одна большая, с детальным разбором. Скоро (напоминаю, мы отстранились от нормального хода времени, «здесь» всё происходит «скоро») эти статьи выйдут в свет (весна 1987). Согласитесь, картина вселяет оптимизм, поэта по достоинству отмечают – чем не праздник!.. Подчеркнём-с, август 2017-го это сейчас.

К чему я веду? Есть у Волохонского весьма загадочная композиция «Плач по утраченной тыкве». А не менее загадочная фраза из этой композициии заинтриговала меня давным-давно, вот и время пришло разобраться.

Сам по себе «Плач» построен чрезвычайно оригинально, ничего похожего у автора вроде бы нет, отдалённое визуальное сходство с рядом вещей из «Королевны и рыцарей» Андрея Белого не должно смущать нас – тут другие закономерности. Сравнить не с чем, поэтому к современной музыке обращусь. На конец 60-х – 70-е годы приходится расцвет т.н. «прогрессивного рока». Моё мнение – это лучшее, что создано в рок-музыке. Yes, King Crimson, Genesis, Camel, отдельные куски от Pink Floyd – вершины этого стиля. Построение строки (не каждой, но многих) в этой композиции Анри Волохонского схоже с некоторыми отдельными музыкальными фразами прогрессивного рока. Энное кол-во слов в нормальном ритме, затем – очень большой пробел (иллюзорная пауза), затем – каскад в основном односложных «выпадов» (увеличенные пробелы между словами в строке в роли кнута, подстёгивающего ритм и подчёркивающего интонационные нюансы, через два десятка лет использовались Павлом Жагуном в книге «Carte Blanche», надо сказать – менее эффективно и не столь эффектно), выглядит оно так:

Как эмигрантская 00000000000

желт
был
твой
цвет,
проза

или вот так:

Что ж не прикроешь 00000000000

ты
он
она
меня
его той
золотой
0000тогой?

Короче говоря – ходы неслыханные, ритмический узор небывалый. И сказанное-показанное выше в качестве иллюстрации годится беспрекословно. Подводит ли, однако, любование новаторской формой ближе к поставленной цели, спросите вы и будете правы. Наша цель ведь разобраться, а не просто любоваться. Согласен. Давайте смотреть и... видеть. Ультрасовременная архитектоника этого произведения резко контрастирует с заявленной посредством смутных намёков темой: пророк Иона плачет, библейские страсти, Господь отвечает громом (чего только не бывало в древности).

Ещё мы видим, что это далеко не всё. И не все. Ходим за примерами бодро, как на зарядке. Та-ак, император Клавдий тут ошивается, Сенека опять же (куда ж без него?), ёлы-палы! и хазар иудей тюркский тут мелькает, Век Просвещенья прошмыгнул. А проза эмигрантская как вам? Не говоря о тифлисской стене?

Но это, как говорят в народе, семечки, пардон, цветочки. А ягодки-то будь здоров. Берём костыль, хромаем за примерами. Значит, хляби змей обнаруживаются, ну, мерзость. Рыбий глаз. Но самое «ох!» в следующих строках:

Что же ты мне льёшь 00000000000

злой
зной

укороченной

сал'а-
мандрой?

Странная вырисовывается картина...

Ну да, раз мы автору вовсе не верим, картина кажется странной. А ведь сказано напрямик: плач по тыкве. Затем сказано: тыква – культура (да, огородная, но – культура)!.. Нам таки известно, что поэт и учёный Анри Волохонский не прочь сбить со следа и ввести в заблуждение любого, хоть целую группу следопытов, его стихи многослойны, текстура сложная, прямолинейный подход исключён. Тем не менее, нашлась зацепка, конкретная, неожиданная. Непредвиденное животное объявилось, земноводное – укороченная саламандра. Эта невидаль – изысканный галлюциноз?

Ничего подобного. Благодаря этой детали, я могу смело утверждать – «Плач по утраченной тыкве» написан не ранее мая 1989 года. «Укороченная саламандра» появилась значительно раньше, да вот никому и в голову не могло прийти, что она укороченная. В первых числах мая 89 года мы получили из переплётной тираж САЛАМАНДРЫ-2. Переплётчик моей просьбы не выполнил, он обрезал альманах по стандартной линейке, я же просил на сантиметр короче. Таким образом на свет появилась «укороченная» САЛАМАНДРА, хотя вышла она (1-й номер) в 1987 году.

И всё бы хорошо: логично, прозрачно, если хотите, ловко даже и т.п. Но датировка моя оказалась ошибочной: впервые «Плач» напечатан в 1986 году (в конце года, судя по всему) в малотиражном самодельном издании Евгения Хорвата в Германии. Анри к тому времени знал не только о сборе материала для САЛАМАНДРЫ, частично ему было известно содержание выпуска из моего письма, но не более. Сам альманах мы начали набирать не раньше января 1987. А убедиться в дате первой публикации «Плача» читатель может, открыв примечания к 1-ому тому Собрания произведений Анри Волохонского.
Казалось бы, автор эссе обязан похерить страницу-другую из него, а затем – тщательно заметать «тыквенные» следы. Я этим заниматься не стану. Илье Кукую, обнаружившему непростительный промах, большое спасибо за подсказку и... продолжим.*

Далее, найти бы ищейку получше, да нету. И я, вроде как имеющий отношение к изложенному, начинаю терять терпение и ломлюсь напролом. Может статься, тыква – атрибут Власти: кесарь Клавдий вдруг ею стал стараниями знаменитого стоика, хана тюркских иудеев хазар тыквой вдруг изобразили? Да быть не может; вот – ещё претензия:

Голос-исповедь имени твой 00000000

лишь:

«ты-
Oкв'а», –
Oслышу...

Снова загадка, правда, с «болотным» сопровождением. И что нам даёт это кваканье? Т.е. опять намёк на земноводное, опять всплывает альманах, всё тот же номер, где помещены две статьи, льющие лучи славы. Пересказывать не стану, но огромный культурный диапазон поэтической «экспансии» Анри Волохонского в обеих статьях подмечен. Потому один вывод напрашивается: за невинным образом огородной культуры кроется явно нечто большее, нежели растение. С какой стати автор – поэт умнейший! – в концовке композиции примирительно, с мудрым реверансом по адресу небезызвестного резона (см. финал Книги Пророка Ионы), резюмирует:

Почерпнём и мы 0000

тыквы

соль
горстью.

Тыква – символ Культуры, символ творческого возделывания и взращивания, культивирования человеком в себе начала не-звериного. Автор призывает почерпнуть соль утраченной культуры, под коей, возможно, имеется в виду иудейская – разгромленная, фактически утраченная. По крайней мере, что Волохонский смог собрать-уяснить из утраченного, то он сделал, и заметим – лучше всех (в мировой литературе нет аналога комментариям А.Волохонского к «Апокалипсису» и «Книге Творения», малоизученному раннекаббалистическому произведению)! Ну, а если под «утраченной» имеется в виду погибшая под копытами конниц Гражданской войны, то что тут поделаешь – в 90-е Россия уж точно старалась, по листочку собирала.

С другой стороны, я, честный еретик, простой иудей славянский, всё равно не улавливаю. Писать «Плач» ради создания новаторской, немыслимой ранее, экстатической формы высказывания – допустимо, даже более – для поэта задача естественная. Водить нас за нос, дабы голову сломали об эту «тыкву», будь она неладна, тоже допустимо – люди разные, у каждого свой азарт. Но вот почему «злой зной»?

Альманах САЛАМАНДРА – именно 1-й выпуск – затея культуртрегерская насквозь, помимо посыла очевидного: русскоязычная литература в Израиле, нате вам – не-эмигрантская ситуация, мы чего-то стоим и без «вашего крыла» и пр., в первом номере был ещё сделан акцент на расширение «культурного пространства». Смотрите: «Гамлет» Лафорга – не переводился никогда, «Проповеди к Мёртвым» Юнга – тоже переведены впервые, «Защита Травникова» Майи Каганской – вообще целый форум, где и изощрённая мистификация Ходасевича взята в оборот, и непременное присутствие от Пушкина до Набокова едва ли не всех (разумеется и Зощенко, раз уж «Седьмая повесть Белкина»), и – самое главное – попытка заглянуть на десятки лет вперёд, страшная «культурологическая» утопия: «Учебник для 6-го класса женских прогимназий» из далёкого будущего русской литературы (н-да!) с торжествующей, непререкаемо нависающей тенью единственно-истинного, а потому победного православного реализма... Может быть этим как раз и объясняется наличие эпитета «злой»? Лафорговский «Гамлет», ой, недобрая вещь; «Проповеди» Юнга с повсеместным Абраксасом трудно назвать произведением добрым; а тут ещё страшная утопия Майи, – если так, то да – «злой зной»! Иначе я просто теряюсь...

Медицина на страже человеческой жизни. Ух, как круто! Надо же, а мы и догадываться не смели... Конечно, детскую смертность свести к нулю – дело благое. И смертность рожениц к нулю свести – дело благое. И молодым облегчить жизнь – тоже хорошо, а то осмотреться едва успел к сорока – и на тот свет, куда это годится? Конечно, молодым дорога. В жизнь, а куда же ещё-то!..
А вот – немолодым? На фиг нам караулить жизнь, если жизнь превращается в БОЛЬ?! Но хуже всего другое: врачи ЭТО знают, и вместо того, чтобы проголосовать всей своей гильдией за эвтаназию «в свободном доступе», бессовестно множат наши страдания, стерегут ЭТУ БОЛЬ!

С Анри я познакомился в 1977-м, летом. Я не разбирался ни в чём: ни в общих раскладах русской нонконформистской поэзии, ни в ситуации с «ленинградской школой», пост-акмеизмом и т.п., ни в московском андэграунде. Но для начинающего всё это не имеет особого значения, главное – суметь опереться и понять: призвание определяет саму жизнь. И вот здесь мне Анри помог – он поддержал, поддержки мне как раз и не хватало.

Первый визит в Тверию не был запланирован, я разыскивал своего друга, московского хиппаря по прозвищу Шекспир. Как он вышел на Волохонского – не помню, помню, что я звонил в Тверию, и Инна, выслушав мои сбивчивые объяснения, сказала, что они (Анри и Лёша, он же Шекспир) вот-вот подъедут, что я могу их навестить – запишите адрес, ждём.

Пишу и думаю – ведь тоже «случайность». Заложившая вектор развития на десятки лет вперёд. Пожалуй, я не буду вдаваться в подробности... Узнав, что я пишу, он отнёсся с пониманием к моей неловкой скрытности и сказал тогда же: если захотите показать или вопросы возникают, звоните, приезжайте. Через три недели я был у Анри во второй раз, уже по делу. Сумасшедшее «дело», поэзия, сумасшедшие «ставки»!!

40 лет, казалось бы – уйма, а виделись мы редко. За все эти годы на 5 суток вряд ли наберётся времени живого общения, это при том, что я ночевал у них и в Тверии, и в Тюбингене. Зато из писем многое выжило, кое-что уже цитировал. Чаще всего переговаривались по телефону, но это очень неплодотворный вид общения: последние годы оно давалось с трудом, после пережитого инсульта Анри стал забывать слова, афазия у человека образованного, эрудированного выглядит как издёвка природы. Но несмотря ни на что работа продолжалась, насколько я понимаю: «А.Х.В. Всеобщее собрание произведений» вышло в 2016 году, Анри им занимался. И свои книги я ему посылал в эти годы, получать похвалы от Волохонского – дорогого стоит!..

Их отъезд из России Анри объяснял так: ложь свисала отовсюду, в любую щель проглядывала. Но это официоз, говорил он, официоз всё-таки не жизнь. Но когда он понял, что «они» (разговор о писателях шёл, не помню имён) пишут и их не смущает, что это ложь – они будут писать, зная что врут, – тогда он чётко для себя решил: так продолжаться не может, уезжаем. (Надеюсь, понятно: я передаю смысл сказанного, как оно было произнесено – не воспроизвести)...

Не поддавайтесь соблазну силы, говорил он мне во вторую нашу встречу. Поэзия это искусство, при чём тут «сила»? Силой «заставить» легко, но вообще о назойливом фантоме силы и о том, с какой лёгкостью это «качество» подкупает читателя (зрителя, слушателя) в артистических кругах говорят редко. Анри так называемую силу не привечал, утверждая, что данная категория – вне эстетики. А ведь и впрямь возникает здоровый вопрос: Фет, замечательный Фет, это – сильная поэзия? «Незнакомка» Блока, изумительная «Незнакомка» – это сильное стихотворение? Или гениальная «Глоссалолия» Белого, как ни поверни – что там такого сильного?..

Наверное, самым правильным будет дать цитату из письма, это середина 85 года, лучшие книги стихов (Йог и Суфий; Чуждые Ангелы) им уже созданы – помните, я говорил: «Анри затмил всех», вот этими книгами как раз! – а для меня всё только начинается. Я ему отослал несколько текстов из зарождающейся АЗБУКИ, какой был кайф до небес получить хороший отзыв от него! – но привожу более важные куски: <…> попробуйте писать совсем открытой речью, не искушаясь теснотою М.Генделева, который при несомненном своём умении и даровании, больно уж тискает и стих, и себя, и нас. <…> Как Вы, разумеется, знаете, мы призваны к духовной, а не душевной жизни, дух же свободен. Я и стараюсь осуществить эту самую свободу.

... Им приелось, видите ли, всё: Бретону лишь конвульсий Красоты недоставало, всего, в натуре, насмотрелся. Красота скоропостижная, в чьи только лапы ты не попадаешь, как тебя портит этот безутешный бег «только вперёд».

Рубили лес и пели?.. Не пели, а пиздели – big fucking difference…

... Недавний разговор с коллегой (имя опускаю) по телефону, в отрывках: Нет, хуже, чувствую себя хуже. – Что? Тоже? – Не, не как у тебя, но... с апреля физиология как-то сдала. – С апреля? – Ну да, помнишь, Евтушенко как раз умер? его смерть: ноль эмоций, никак не задело, ничего, ноль и всё. А через неделю известие – Анри умер! И вот это врезало, это даже не эмоции задавили, нет, ещё хуже – ударило физически, веришь-не веришь – физически. – Н-нда, поэт в России больше, чем Евтух...

июль-август 2017

* Текст, выделенный красным шрифтом - обновления и уточнения автора, сделанные в июле 2018 г. (В.Т.)

Отзывы на эссе "Ступенчатый Свет" Читать дальше >>

Поиск в Google:
	Интернет Только "Знаки Ветра"

Menu:

Новости: